может быть в писании спасение, а может в вере, или и в том, и в другом. в любом случае, чтобы это возымело смысл, оно должно быть скрыто.

Так гранит покрывается наледью, и стоят на земле холода, — этот город, покрывшийся памятью, я покинуть хочу навсегда. Будет теплое пиво вокзальное, будет облако над головой, будет музыка очень печальная — я навеки прощаюсь с тобой. Больше неба, тепла, человечности. Больше черного горя, поэт. Ни к чему разговоры о вечности, а точнее, о том, чего нет. Это было над Камой крылатою, сине-черною, именно там, где беззубую песню бесплатную пушкинистам кричал Мандельштам. Уркаган, разбушлатившись, в тамбуре выбивает окно кулаком (как Григорьев, гуляющий в таборе) и на стеклах стоит босиком. Долго по полу кровь разливается. Долго капает кровь с кулака. А в отверстие небо врывается, и лежат на башке облака. Я родился — доселе не верится — в лабиринте фабричных дворов в той стране голубиной, что делится тыщу лет на ментов и воров. Потому уменьшительных суффиксов не люблю, и когда постучат и попросят с улыбкою уксуса, я исполню желанье ребят. Отвращенье домашние кофточки, полки книжные, фото отца вызывают у тех, кто, на корточки сев, умеет сидеть до конца. Свалка памяти, разное, разное. Как сказал тот, кто умер уже, безобразное — это прекрасное, что не может вместиться в душе. Слишком много всего не вмещается. На вокзале стоят поезда — ну, пора. Мальчик с мамой прощается. Знать, забрили болезного. «Да ты пиши хоть, сынуль, мы волнуемся». На прощанье страшнее рассвет, чем закат. Ну, давай поцелуемся! Больше черного горя, поэт.

Борис Рыжий — 1997

нет болеутолюяющих от этой жизни, мой дорогой друг. это секундность, мгновение, и железный маховик натягивает ткань — живую плоть на себя снова. это сидит в голове как нарыв, я знаю. мне не о чем писать.

Курт Воннегут:

Когда мне было 15, я провел месяц, работая на археологических раскопках. Как-то раз я разговорился с одним из археологов во время обеденного перерыва. Он задавал тот тип вопросов, которые обычно спрашивают у молодых людей, чтобы «узнать тебя». Ты занимаешься спортом, какой твой любимый вид? И я ответил ему: нет, я спортом не занимаюсь, я работаю в театре, пою в хоре, играю на скрипке и пианино, раньше брал уроки живописи. И он ответил — ВАУ. Это потрясающе! И я сказал: «Ой, неет, я не очень хорош ни в чем из этих вещей!»

И он произнес нечто, что я никогда не забуду, что полностью взорвало мой мозг, потому что никто никогда ничего подобного не говорил, до этого момента: «Я не думаю, что делать что-то хорошо — это единственный смысл заниматься этим. Я думаю, ты получаешь превосходный опыт и разнообразные навыки, это все просвещает тебя и делает интересной личностью, не важно, насколько хорошо ты овладеваешь этим всем».

Признаюсь честно, это изменило мою жизнь. Потому что я ушел от провала, от того, кто не был достаточно талантлив ни в чем, чтобы заявить о себе, к тому, который занимается чем-то, потому что наслаждается этим. Я вырос в предельно успехо-ориентированной среде, переполненной мифом о Таланте, где, я думал — был лишь один мотив делать нечто — «Побеждать» в этом.

ФОНАРЬ НАД КУСТАМИ

Ты помнишь темную аллею где мы на лавочке сидели, о чём — не помню — говоря? Фонарь глядел на нас печально — он бледен был необычайно тогда, в начале сентября. Кусты заламывали кисти. Как слёзы, осыпались листья. Какая снилась им беда? Быть может, то, что станет с нами, во сне осознано кустами осенними ещё тогда. Коль так, то бремя нашей боли мы им отдали поневоле, мой ангел милый, так давно, что улыбнись — твоя улыбка в печаль ударится, как рыбка — в аквариумное стекло. И собирайся поскорее туда, на тёмную аллею — ходьбы туда всего лишь час — быть с теми, кто за нас рыдает, кто понимает, помнит, знает, ждёт. И тревожится за нас.

Борис Рыжий - 1994, октябрь

…

в детстве я был излюблен единственной материнской любовью. но навес времени, где могло случиться все, что можно было себе представить я ощущаю до сих пор. оно било в живот, продавливало фанеру до обморока, засыпало песком глаза, материлось и ненавидело меня. оно пыталось меня изжить, не зная что я уже был его частью, как этот бритый затылок, отблескивающий солнечных зайцев на раскаленный солнцем асфальт.

Дочка сделала осьминога в садике. 🥰

Я рекомендую вам Happy Rave Radio (90s Happy Hardcore) на radio.net. www.radio.net/s/happyra…

Действительно, собственное счастье есть цель, которую хотя и имеют все люди (в силу побуждений их природы), но никогда нельзя рассматривать как долг, не впадая в противоречие с самим собой. То, что каждый неизбежно уже сам желает, не подпадает под понятие о долге; ведь долг – это принуждение к неохотно принятой цели. Поэтому было бы противоречием сказать: человек обязан всеми силами содействовать собственному счастью.

Точно так же противоречиво ставить себе целью совершенство другого и считать себя обязанным содействовать этому. В самом деле, совершенство другого человека как лица состоит именно в том, что он сам способен ставить себе цель по своим собственным представлениям о долге; поэтому противоречиво требовать (сделать моим долгом), чтобы я сделал то, что может сделать только другой человек сам.

Долг человека – собственными усилиями выйти из [состояния] первобытности своей природы, из [состояния] животности (quoad actum) и все выше подниматься к человеческому [состоянию], только благодаря которому он и способен ставить себе цели, восполнять недостаток своего знания и исправлять свои ошибки; и это не совет технически практического разума для иных его намерений (умения), а безусловное предписание морально-практического разума, который делает эту цель для него долгом, дабы он был достоин человеческого, которое есть в нем.

И. Кант «Основы метафизики нравов»

ты для меня - это ты смотрящая на себя в зеркало и нравящаяся себе. но и ты для меня - это ты, не встающая целый день с постели, и не видящая своего отражения. ты для меня - это мысленное прикосновение моей руки кончиков твоих волос. ты для меня - когда ты на моей груди, и я прикладываю губы к верхней части твоей головы. ты для меня - это взгляд на звезды утратившего всякую надежду. ты для меня - ненайденный родник. я люблю тебя! это неправда. ты и есть я, где ты как само верование в некое крайне нежное и непосредственное. только бы касаться твоей ладони, только бы вечно тонуть в твоих глазах. это всё, что мне нужно.

“If we believe in nothing, if nothing has any meaning and if we can affirm no values whatsoever, then everything is possible and nothing has any importance.”

— Albert Camus, “The Rebel: An Essay on Man in Revolt”

By Lamiaa Ameen

“What is to give light must endure burning.”

― Victor Frankl

…

друзья колышутся мыслью в голове как ещё не выдуманное, конечное зелье от потерь.

смысловость - бесплодный рок отшельника.

…

любовь задевает сердце, смерть задевает душу. эти потусторонние, иррациональные крайности. но человек по-настоящему живет только в осознанной ясности этих двух параллелей.

…

туман заглядывает в щели, в них всё – изъян. туман клубится над головою, и в ней туман. туман и жизнь, и смерть, и чудится, я будто пьян, что в счастье то, что не увидит любови стан. стан женский, любящее, на столе стакан, жизнь немощная, из дождя и неба ты сложно соткан. ты из безумия, лишь из предвестия — земли бурьян. придет рассвет, растает тело, пройдёт туман.

“All are lunatics, but he who can analyze his delusion is called a philosopher.”

― Ambrose Bierce

ты должен знать, что время, когда музыка утихнет, все же настанет. вечная молодость души лежит сверху северным сиянием, нисходящяя зелено-черная глубина в прекрасном, белом мерцании. я забываю про все земные эшафоты и устремляю взор вверх.

мертвый, светло-синий голубь лежал долго на дороге. машины, проезжая, то объезжали его, то пускали между колес. прилетел ворон и долго исклевывал его, рвя клювом неподвижную плоть, то отлетая, при приближении машины, то прилетая вновь. лишь светлые перья лежат на гарячем асфальте. пройдет дождь и не останется ни следа.

пройдет время и не останется ни следа.

…

самые широкие ворота внутренней двери без замка только те, которых никто не ищет, и лишь те, в которые никто не войдет.

притиснуться к деревянным затворкам. но отойдя на шаг, при сошедшем тумане человеческой жизни, уже не поймешь в какой из сторон была дверь.

ты идешь наощупь, уходишь в лес, и больше никогда не возвращаешься к заданной умом прежней точке.

ты будешь искать свой покой в этом лесу, но и там не на что опереться, кроме как о свою одичалую, временную плоть, безмолвно танцующую вокруг смещенных тяжестью позвонков.

безудержное время. гравитация. ужас в зрачках.